Неточные совпадения
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком на
диван, сложив руки и положив на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то
белые руки акушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу пред кроватью.
Самгин отошел от окна, лег на
диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан
белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
Самгин медленно поднялся, сел на
диван. Он был одет, только сюртук и сапоги сняты. Хаос и запахи в комнате тотчас восстановили в памяти его пережитую ночь. Было темно. На столе среди бутылок двуцветным огнем горела свеча, отражение огня нелепо заключено внутри пустой бутылки
белого стекла. Макаров зажигал спички, они, вспыхнув, гасли. Он склонился над огнем свечи, ткнул в него папиросой, погасил огонь и выругался...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся: у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный
диван, пред ним, на полу, — старая, истоптанная шкура
белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери; у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а на нем графин воды, стакан.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у
дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном
диване была пуста, а на
белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Через полчаса он сидел во тьме своей комнаты, глядя в зеркало, в полосу света, свет падал на стекло, проходя в щель неприкрытой двери, и показывал половину человека в ночном
белье, он тоже сидел на
диване, согнувшись, держал за шнурок ботинок и раскачивал его, точно решал — куда швырнуть?
Клим сходил вниз, принес бутылку
белого вина, уселись втроем на
диван, и Лидия стала расспрашивать подругу: что за человек Иноков?
Кутузов зашипел, грозя ему пальцем, потому что Спивак начал играть Моцарта. Осторожно подошел Туробоев и присел на ручку
дивана, улыбнувшись Климу. Вблизи он казался старше своего возраста, странно
белая кожа его лица как бы припудрена, под глазами синеватые тени, углы рта устало опущены. Когда Спивак кончил играть, Туробоев сказал...
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с
дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а
белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми,
белыми руками и с голыми локтями.
Шторы у ней были опущены, комнаты накурены. Она в
белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с широкими кружевными рукавами, с желтой далией на груди, слегка подрумяненная, встретила его в своем будуаре. Там, у
дивана, накрыт был стол, и рядом стояли два прибора.
Я пошел за ним. В гостиной, на середнем
диване, сидела старушка небольшого росту, в коричневом платье и
белом чепце, с добреньким и худеньким лицом, робким и печальным взглядом.
Небольшая ростом, высохнувшая, сморщившаяся, но вовсе не безобразная старушка обыкновенно сидела или, лучше, лежала на большом неуклюжем
диване, обкладенная подушками. Ее едва можно было разглядеть; все было
белое: капот, чепец, подушки, чехлы на
диване. Бледно-восковое и кружевно-нежное лицо ее вместе с слабым голосом и
белой одеждой придавали ей что-то отошедшее, еле-еле дышащее.
Умчались к «Яру» подвыпившие за обедом любители «клубнички», картежники перебирались в игорные залы, а за «обжорным» столом в ярко освещенной столовой продолжали заседать гурманы, вернувшиеся после отдыха на мягких
диванах и креслах гостиной, придумывали и обдумывали разные заковыристые блюда на ужин, а накрахмаленный повар в
белом колпаке делал свои замечания и нередко одним словом разбивал кулинарные фантазии, не считаясь с тем, что за столом сидела сплоченная компания именитого московского купечества.
Абрамовна вышла из его комнаты с
белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с новым льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого
дивана.
Старинные кресла и
диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого же цвета занавеси на окнах и дверях; той же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая
белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в этой комнатке, а между тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем.
Розанов возвратился домой от Вязмитиновых весьма поздно. Проходя через свою гостиную, он едва не упал, наткнувшись на большой узел, и в то же время увидал, что с стоящего здесь мягкого
дивана поднялась и села женская фигура в спальном чепце и
белой кофте.
Белый деревянный столик был обколот ловко собранной
белой кисеей, на окнах тоже были чистые занавески, детская кроватка под зеленым ситцевым пологом, сундук, несколько игрушек на полу, пять стульев, крашеный столик,
диван и на стене деревянная вешалка, закрытая
белою простынею, — это было все убранство жилища Полины Петровны и ее ребенка.
Дом двухэтажный, зеленый с
белым, выстроен в ложнорусском, ёрническом, ропетовском стиле, с коньками, резными наличниками, петухами и деревянными полотенцами, окаймленными деревянными же кружевами; ковер с
белой дорожкой на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шелковые тяжелые занавеси и тюль, вдоль стен
белые с золотом стулья и зеркала в золоченых рамах; есть два кабинета с коврами,
диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушенные мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них — остзейские немки, — крупные, белотелые, грудастые красивые женщины.
Обыкновенно это бывало после охоты, когда он, переодевшись в сухое платье и
белье, садился на
диван в гостиной и закуривал свою большую пенковую трубку.
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую голову на спинку
дивана и поправляла волосы, собранные на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками ложилось около ног, открывая широким вырезом
белую шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
А когда открыла глаза — комната была полна холодным
белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с книгою в руках лежала на
диване и, улыбаясь не похоже на себя, смотрела ей в лицо.
Положив рядом с собой мешок и проговоря севшему напротив Калиновичу: «Pardon, monsieur, permettez» [Простите, сударь, позвольте (франц.).], — протянула свои очень красивые ножки на
диван, причем обнаружила щегольски сшитые ботинки и даже часть
белых, как снег, чулок.
В комнате, куда он вбежал вслед за девушкой, на старомодном
диване из конского волоса лежал, весь
белый —
белый с желтоватыми отливами, как воск или как древний мрамор, — мальчик лет четырнадцати, поразительно похожий на девушку, очевидно ее брат.
Он хотел было лечь на
диван, но в то время вошла Катрин в одном
белье и чулках; волосы ее были растрепаны и глаза воспалены от слез.
Между тем в Людмиле была страсть к щеголеватости во всем: в туалете, в
белье, в убранстве комнаты; тогда как Сусанна почти презирала это, и в ее спальне был только большой образ с лампадкой и довольно жесткий
диван, на котором она спала; Муза тоже мало занималась своей комнатой, потому что никогда почти не оставалась в ней, но, одевшись, сейчас же сходила вниз, к своему фортепьяно.
На
диване, перед круглым столом, сидела сама Фаинушка, в
белом шелковом платье, в бриллиантах и с флердоранжем в великолепных черных волосах.
— Смотрю я на Трезорку, — рассказывал он потом арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к майору, когда уже все дело было забыто, — смотрю: лежат пес на
диване, на
белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «А что, как не вылечу, как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это же время, так вылечил бы пса; а теперь не могу, не вылечу…»
Убранство в доме Ахиллы тоже было чисто казацкое: в лучшей половине этого помещения, назначавшейся для самого хозяина, стоял деревянный
диван с решетчатою спинкой; этот диванчик заменял Ахилле и кровать, и потому он был застлан
белою казацкою кошмой, а в изголовье лежал чеканенный азиатский седельный орчак, к которому была прислонена маленькая блинообразная подушка в просаленной китайчатой наволочке.
— Да; вот это я… это я! — услышал Варнава голос почтмейстера и, ничего не соображая в эту минуту, кроме необходимости бежать, быстро сорвался с
дивана и, отыскав выходную дверь, выскочил в одном
белье на улицу.
«Елена!» — раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и обомлела: Инсаров,
белый, как снег, снег ее сна, приподнялся до половины с
дивана и глядел на нее большими, светлыми, страшными глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался на его внезапно изменившемся лице.
Человек в
белой рубахе убрал самовар и зажег в углу перед образом лампадку. Отец Христофор шепнул ему что-то на ухо; тот сделал таинственное лицо, как заговорщик — понимаю, мол, — вышел и, вернувшись немного погодя, поставил под
диван посудину. Иван Иваныч постлал себе на полу, несколько раз зевнул, лениво помолился и лег.
— Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела на
диване и держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее груди, и
белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.
— Не верю я, — не верю! — бормотал он, хватая и царапая руками грудь,
бельё, спинку
дивана.
Старик жил в длинной и узкой
белой комнате, с потолком, подобным крышке гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий
диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Хозяин в ночном
белье, сидя на стуле у
дивана, наливал вино в стакан, рука у него дрожала и клок седых волос на подбородке тоже дрожал.
Прямо против приподнятых полос материи, разделявшей нумер, стоял ломберный стол, покрытый чистою,
белою салфеткой; на нем весело кипящий самовар и по бокам его две стеариновые свечи в высоких блестящих шандалах, а за столом, в глубине
дивана, сидела сама Анна Михайловна.
Бедная, но чистенькая комната. В глубине дверь в переднюю; слева от зрителей дверь во внутренние комнаты; с той же стороны, ближе к зрителям,
диван; перед ним стол, покрытый цветною скатертью; два кресла. На правой стороне два окна с чистыми
белыми занавесками; на окнах цветы, между окон зеркало; ближе к зрителям пяльцы.
На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у Надежды Федоровны ее
белая, открытая шея и завитушки волос на затылке, и он вспомнил, что Анне Карениной, когда она разлюбила мужа, не нравились прежде всего его уши, и подумал: «Как это верно! как верно!» Чувствуя слабость и пустоту в голове, он пошел к себе в кабинет, лег на
диван и накрыл лицо платком, чтобы не надоедали мухи.
Здесь на фортепиано горела без всякой нужды другая свеча и рядом с нею ночная лампочка, а на
диване лежало что-то большое, престранное-странное, как будто мертвец, закрытый
белой простынею.
Артамонов старший лежал на полу, на жиденьком, жёстком тюфяке; около него стояло ведро со льдом, бутылки кваса, тарелка с квашеной капустой, обильно сдобренной тёртым хреном. На
диване, открыв рот и, как Наталья, подняв брови, разметалась Пашута, свесив на пол ногу,
белую с голубыми жилками и ногтями, как чешуя рыбы. За окном тысячами жадных пастей ревело всероссийское торжище.
Входят Треплев и Полина Андреевна; Треплев принес подушки и одеяло, а Полина Андреевна постельное
белье; кладут на турецкий
диван, затем Треплев идет к своему столу и садится.
Мы же с братом ночевали как попало по
диванам. Успокоенный помещением Васи под непосредственный надзор старшей сестры и шурина, отец, тоже по случаю испортившейся дороги, торопился обратно и, благословив меня, дал мне 150 рублей на дорогу, сказавши, что справится дома и тотчас же вышлет мне мое годовое содержание. В свою очередь и я с Юдашкой отправился в перекладных санях и с большим чемоданом, заключавшим все мое небольшое имущество, в путь к Борисову в Новогеоргиевск на Васильково и
Белую церковь.
Входя в дом, он непременно останавливался у первого зеркала и, доставая гребенку из кармана, расчесывал свои жидкие бакенбарды и копром подымал с затылка волосы. В родственных домах, как наш и дяди Петра Неофитовича, он, усевшись на
диван, тотчас засыпал, либо, потребовав тетрадку
белой бумаги, правильно разрывал ее на осьмушки, которые исписывал буквами необыкновенной величины.
Те же
белые крашеные стулья, кресла, столы, зеркала и
диваны времени Империи.
— У вас нет водки? — громко спросил я. Она не ответила, раскладывая по столу карты. Человек, которого я привел, сидел на стуле, низко наклонив голову, свесив вдоль туловища красные руки. Я положил его на
диван и стал раздевать, ничего не понимая, живя как во сне. Стена предо мною над
диваном была сплошь покрыта фотографиями, среди них тускло светился золотой венок в
белых бантах ленты, на конце ее золотыми буквами было напечатано...
Белый некрашеный пол, пожелтевший потолок, неуклюжий старинный
диван у одной стены, пред ним раскинутый ломберный стол с остывшим самоваром, крошками
белого хлеба и недопитым стаканом чаю, в котором плавали окурки папирос; в углу небольшая железная кровать с засаленной подушкой и какой-то сермягой вместо одеяла, несколько сборных дешевых стульев и длинный
белый сосновый стол у окна.
Посреди комнаты стол большой, у окна кресло мягкое, с одной стороны стола —
диван, дорогим ковром покрытый, а перед столом стул с высокой спинкой, кожею обит. Другая комната — спальня его: кровать широкая, шкаф с рясами и
бельём, умывальник с большим зеркалом, много щёточек, гребёночек, пузырьков разноцветных, а в стенах третьей комнаты — неприглядной и пустой — два потайные шкафа вделаны: в одном вина стоят и закуски, в другом чайная посуда, печенье, варенье и всякие сладости.
Пружины
дивана пискливо скрипнули, и, охваченный приятной свежестью полотняного
белья, Полканов вытянулся и замер, лёжа на спине. Скоро он уже дремал и слышал под окном у себя чьи-то осторожные шаги и густой шёпот...
Я согласился. В полутемной, жарко натопленной комнате, которая называлась диванною, стояли у стен длинные широкие
диваны, крепкие и тяжелые, работы столяра Бутыги; на них лежали постели высокие, мягкие,
белые, постланные, вероятно, старушкою в очках. На одной постели, лицом к спинке
дивана, без сюртука и без сапог, спал уже Соболь; другая ожидала меня. Я снял сюртук, разулся и, подчиняясь усталости, духу Бутыги, который витал в тихой диванной, и легкому, ласковому храпу Соболя, покорно лег.
Сад. Большие, старые липы. В глубине, под ними,
белая солдатская палатка. Направо, под деревьями, широкий
диван из дерна, перед ним стол. Налево, в тени лип, длинный стол, накрытый к завтраку. Кипит небольшой самовар. Вокруг стола плетеные стулья и кресла. Аграфена варит кофе. Под деревом стоит Конь, куря трубку, перед ним Пологий.